Генералы песчаных карьер - Страница 68

— Мне — нет! — отрезал Ткач.

— А может, кому другому? — поднял взгляд на Ткача следователь.

— Может, кому и говорил, — невозмутимо отвечал Ткач, — Спросите у него самого!

— А вы по поводу проведения инспекторской проверки ни с кем не советовались? Кого-нибудь просили помочь?

Ткач понял, что вопросы постепенно заворачивают в сторону Старикова. Назвать его так сразу, не убедившись в его причастности к подставе, Ткач не мог — другой прямой поддержки в Москве у него нет. Решил закосить.

— У меня сильно разболелась голова, — обратился он к Седельникову, — Вы не могли бы вызвать мне доктора.

Седельников покраснел. Глаза его стали слегка выпучиваться, а правая щека подёргиваться.

Видать Афганистан не прошёл для него бесследно, — подумал Ткач.

Но голос следователя не изменился. Он сказал, что вполне достаточно того, что он записал и можно считать допрос оконченным. Протянул протокол Ткачу для прочтения.

Сергей Евгеньевич внимательно изучил написанное и, не увидев там никаких уловок, расписался.

Седельников нажал на кнопку, вызывая конвойного. Тот явился через минуту. Открыв окошко, удостоверился, что всё спокойно. После чего отпер дверь и зашёл внутрь.

— Ну как, будем врача вызывать? — обратился Седельников к Ткачу.

— Пожалуй, не стоит, — улыбнувшись, ответил Сергей Евгеньевич, — всё прошло.

Ткач, убрав руки за спину, проследовал вперёд конвоира. Около своей камеры он остановился и повернулся лицом к стене, а после того как металлическая дверь была отворена, по команде зашёл внутрь. И тут он оторопел.

Внизу, на нижней шконке соседней двухъярусной кровати, сидел Кудашкин Максим Николаевич. Он был в цивильном. Его лысую голову и приземистую фигуру Ткач узнал бы за километр. Закрывая лицо раскрытой газетой, тот делал вид, что пытается там что-то прочитать, словно слепой, пытающийся разглядеть расплывающиеся завитки букв.

Ткач подумал, что слова Сорокина не были формальной угрозой.

Как только за конвоиром захлопнулась дверь, Кудашкин резко отдёрнул газету от лица и приложил палец к губам, призывая к осторожности. Затем он подошёл к онемевшему от неожиданности Ткачу, стоящему посреди камеры и обнял его. Ткач, в ответ, тоже хотел поднять руки для объятий, но поскольку они уже оказались в клещах низкорослого Кудашкина, смог только приветливо похлопать ими по его широкой спине.

— Здесь всё прослушивается, — шепнул Максим Николаевич, — говори тише.

А затем, усадив Ткача рядом на свою кровать, стал расспрашивать обо всём, что случилось. Видя, что от Сергея Евгеньевича не очень-то чего добьешься, он стал рассказывать о себе.

— Ты представляешь! — возмущался он, — настоящие подонки! Приехали прямо во время занятий в университет и ворвались ко мне в коридор с постановлением на обыск. Всё перерыли, подарки изъяли, деньги из сейфа мои и казённые. Подняли ведомости поступающих за несколько лет. Что они там смогут найти? Так студенты и признались, что деньги платили за поступление! Держи карман шире. Они же всё-таки юристы, какие не есть, понимают, что тоже преступниками становятся автоматически!

Пригласили понятых, наших уборщиц, и давай перед ними шуровать по полкам. В конце парада попросили расписаться, а те смотрят на меня и отказываются — боятся потерять работу. Ну, я их сам попросил. Тогда поставили подписи. Следаки — пацаны не оперившиеся. Сосунки! Говорят: указ президента, указ президента по борьбе с коррупцией. Якобы создали совет во главе с ним и теперь поднимают прекращённые уголовные дела и по-новому расследуют.

Ткач молчал. Его удивляла разговорчивость Кудашкина. При первой встрече он охоч был только до баб. Слова вытянуть было невозможно. А теперь расхорохорился, словно борец за свободу демократии.

— Приписывают мне мокруху Сорокина, — всё больше распалялся Кудашкин, — главное обстоятельства не рассказывают, а всё про наши прошлые делишки вспоминают. Как мы с ним склады для хранения конфиската открывали. Да студентов пропихивали на поступление…

— Сорокин при мне умер, — угрюмо прервал его Ткач, — в следственной комнате.

— Какой следственной комнате? — не понял Кудашкин и отшвырнул газету, которую теребил.

— Пришёл ко мне, наверно похвастаться хотел, что стал генералом. А может ещё что. Вот от волнения его удар и хватил. Прямо в комнате сполз под стол. Врачи сказали, что помер.

— Ах, гады! — разозлился Кудашкин, — решили меня развести. Мол, вдруг чего им наговорю про старое. А я-то думаю, что-то они так сладко стелют! Подожди-ка, подожди-ка! Как стал генералом?

— Ну, он же возглавлял инспекторскую комиссию у нас, — продолжил Ткач, — Видимо и отличился во время её.

— Хорош, гусь! — с видимым сочувствием и обидой произнёс Кудашкин, — так значит, это он тебя подставил? Гнида! Он тебе и деньги передал?

— Какие деньги? — моментально отреагировал Ткач.

— Ну, какие, — смутился Кудашкин сделав паузу, понимая, что залез не туда, — ну по тюрьме говорят, что тебя с деньгами взяли какими-то.

— Не знаю, что по тюрьме говорят, — холодно отозвался Ткач, я сплетен не слушаю и не распускаю.

Неожиданно Кудашкин поменял тему разговора:

— Слышал, пару дней назад старшего сына Ефимова арестовали за уклонение от налогов! — произнёс он почти таинственно, — просто беда какая-то. Звоню Семёну — он трубку не берёт, затем перезванивает с другого телефона. Видать тоже гасится.

Всё боялся, что уйдёт на пенсию — так сына порвут конкуренты. Ан видишь, как получилось! Тоже наверно антикоррупционный комитет работает? У тебя нет сведений? А тебя кто прихватил?